Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Ну, вот допустим, на два месяца тормознули меня в Тель-Авиве для прохождения интенсивного курса обучения в разведакадемии Моссада. Так мало того, что хитрые евреи передохнуть не давали от занятий, я вновь и вновь отправлялся по местам боевой славы Сергея Малина: Дамаск, Осака, Пявдж, Коломбо, Тирасполь, Барселона, Батуми, Сан-Сальвадор, Бхактапур (не уверен, что перечислил все) и даже станция Амундсен-Скотт аккурат на Южном полюсе — во куда моего двойничка занесло однажды, несчастного. Боже, как я мечтал о путешествиях в детстве и ранней юности! (Или я уже говорил об этом?) Но по три-четыре дальних перелета каждую неделю, даже на самых современных и комфортабельных самолетах, — это, братцы, чересчур, после этого в простые фразы на иврите начинаешь как-то незаметно для самого себя вставлять странные тамильские ругательства, по ночам снятся латиноамериканские красотки верхом на верблюдах во льдах Антарктиды, и уже никуда не хочется ехать, лететь, плыть, не хочется стрелять ни в какие мишени, изучать методы шифровки и системы паролей, отрываться от «хвоста» и сочинять легенды, попадать в болевые точки и концентрировать энергию… Хочется просто развалиться на крупном песке шикарного пляжа в Натанье, лежать и смотреть на солнце сквозь прикрытые веки.

Раза три побывал я в Москве. Хорошо звучит, правда? Из аэропорта меня привозили в собственный кабинет на Лубянке или в Информцентр на Варшавском шоссе. А по окончании рабочего дня — обратно на самолет. Лишь однажды довелось переночевать на родной земле, и то не в городе, а на ближней даче, в Нахабине.

В октябре, как и планировали, состоялся общий сбор. Почему-то в Польше, в маленьком городке Зелена Гура недалеко от границы с Германией. Все было жутко конспиративно, жутко интересно, но, по-моему, совершенно безрезультатно. Впрочем, об общем сборе надо рассказывать отдельно, подробно и, значит, в другой раз. В Зеленой этой Гуре и тоска была зеленая, потому что с Вербой мне удалось повидаться лишь на бегу.

Нормальную встречу нам устроили в Хайфе примерно месяц спустя. На самом-то деле и она оказалась очень мимолетной. Была ночь, было много вина, много моря, цветов и фруктов, но очень, очень мало времени, и были мы пьяные и голодные друг до друга, и, когда расставались утром, обнаружили, что даже ни о чем не поговорили.

И опять лишь коротенькие письма по факсу или модему. Разве это общение? К концу года я до такой степени от всего озверел, что перестал понимать, что происходит на свете, чем занимается наша организация, кто я в ней такой и зачем вообще все это нужно. Кедр быстро почувствовал мое состояние. Тополь тоже понял, что дело швах, и в декабре меня привезли в Москву окончательно.

— У тебя неделя отдыха, — сказал Тополь. — Пешком по улицам не болтайся, на «Патроле» можешь ехать куда хочешь, но не один. Впрочем, могу создать тебе иллюзию, что ты один, но знай: мы все равно будем тебя сопровождать.

— И это теперь на всю оставшуюся жизнь? — грустно спросил я.

— Скорее всего — да. Но помнишь, я же объяснял тебе, что рано или поздно у тебя появится выбор.

— Помню, — сказал я.

Я впервые увидал «свою» квартиру. Не на экране телевизора и не на фотографии. Квартира мне понравилась. Это был привычный для меня тихий центр, старинный дом, высокие потолки, паркет, солидные двери.

Закончился какой-то жизненный этап, замкнулся кольцом, и наступило ощущение пустоты и безразличия. Я спал, читал (на русском языке!), ел, пил джин с тоником, смотрел телевизор (говоривший по-русски!), ездил по московским улицам (просто так!) и ждал Вербу. Татьяна должна была приехать со дня на день откуда-то. Кажется, из Аргентины.

И наконец она приехала. Отпуска моего оставалось три дня. Боже мой, какие это были три дня!.. Как бы это получше описать? Да нет, не буду я их описывать. Ни к чему это. Ну вас всех на фиг!

— Сергей, — позвал из темноты ее нежный голос.

— А можно я буду сегодня не Сергей?

— Можно, — сказала Татьяна. — Сегодня ты будешь Мишук.

— Мешок? — переспросил я, дурачась, — Мешок с чем?

— Мишук, — повторила она. — Мишук. С чудесами.

— Это с какими же? — поинтересовался я.

— Погоди, не сбивай, я хотела с тобой поговорить.

— О чем?

Я вздрогнул и профессионально напрягся, потому что в Танином голосе прозвучало нечто находящееся по другую сторону от мира пьянок, секса и шуток. Она хотела поговорить о работе. Может, и не впрямую, но это было связано с работой. Она не ответила мне, и я еще раз спросил:

— О чем?

— Вот идиотский вопрос! О чем! Хочешь выслушать меня — слушай. Какая разница, о чем! О себе, о жизни, о самом главном…

— Извини, Танюшка, извини…

За что я извинялся? Она говорила полную чушь. Не был мой вопрос идиотским.

— Валяй. Я слушаю тебя.

Она вылезла из-под одеяла, поежилась, белым зябким облачком пересекла комнату и накинула халат.

— Бр-р-р, зачем ты окно-то открыл, дурик?

— Чтобы воздух был свежий, — пояснил я и поплотнее закутался в одеяло.

Татьяна закурила, очевидно, чтоб воздух был еще свежее, и в свете спички торжественно полыхнули ее голубые глаза.

— Помнишь, ты рассказал мне «Историю о влюбленном мальчике»?

— Помню.

— А я обещала рассказать тебе другую историю.

— И это помню. «Историю о влюбленной девочке»?

— Нет, все гораздо прозаичнее. Я не Остап Бендер и не Михаил Разгонов, я не придумывала названия для своей истории, но, если хочешь, это «История о девочке, которая научилась ненавидеть». Кажется, наш великий пролетарский писатель Леша Пешков утверждал, что нельзя по-настоящему любить, не научившись по-настоящему ненавидеть. Цитирую по памяти. Главное — не формулировка, главное — суть. А суть мне кажется верной… Так ты будешь слушать?

— Буду, — сказал я, хотя и сомневался слегка в справедливости утверждения Леши Пешкова.

— Ну так вот. Жила-была девочка. Звали ее Маша Чистякова. И был у нее папа. Чистяков Анатолий Геннадиевич. По званию полковник. А по должности — начальник отдела в Первом главном управлении Комитета государственной безопасности СССР, в Управлении внешней разведки. Да, Миша, тот самый папа, с которым ты водку пил четырнадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

— Четырнадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года, — повторил я словно в бреду. — Да, ходили какие-то слухи, будто папа у нее в ГБ работает, я помню…

— Это не слухи, Миша, это правда. Но ты погоди перебивать. История-то только еще начинается.

— Я слушаю, Танюшка, слушаю.

— Ну так вот. Жила-была девочка. Я ведь про девочку рассказываю, правильно? А про папу это уж так, к слову пришлось. И вообще я хотела рассказать про другую девочку, но сначала про эту — про Машу. Потому что она… потому что она…

Я не мог видеть Татьяну, было слишком темно. Но я понял: это слезы навернулись ей на глаза.

— Танюшка, — шепнул я, приподнявшись в постели, — ты что, Танюшка?

— Нет-нет, ничего. Извини, я продолжаю. Просто я очень плохой рассказчик. Куда мне до тебя! Но ты все-таки послушай. Девочку звали Маша. И была у нее подружка Таня. И папа Анатолий Геннадиевич. Вместе с подружкой девочка Маша ходила на тренировки в ЦСКА, ездила на сборы в Цахкадзор и в Сочи, на соревнования в Гётеборг, Дортмунд, Гренобль, Хельсинки, Лейк-Плэсид и еще черт знает в какие дали. Вместе с подружкой девочка Маша посещала иногда школу, если оставалось время. Была такая специальная школа неподалеку от ЦСКА, куда можно, а точнее — даже нужно было ходить лишь изредка. И занимала девочка Маша высокие места на престижных турнирах, и не потому, что был у нее высокий папа, а потому, что был высокий класс, талант был недюжинный и очумительная работоспособность, и тренер замечательный — Виталий Иваныч, и отличный партнер — мальчик Витя. Кстати, мальчик Витя совсем не интересовал ее как мальчик, а только как партнер. У них это было очень забавно: Машка по традиции клеилась ко всем одиночникам в сборной, а Виктор упорно кадрил всех одиночниц. И только на арене Машка и Виктор страстно и красиво любили друг друга в показательных номерах, поставленных по тем временам необычайно смело, можно сказать — фривольно, ну, ты помнишь… Однако я опять не о том говорю. Мы очень дружили с Машкой, и я могу про нее долго рассказывать. Только кому это теперь интересно?